White Flock: Poetry of Anna Akhmatova (6 page)

1914

Escape

To O. A. Kuzmina-Karavaeva

“If we reach the shore, we’re spared,

My beloved!” – “Silence, please…”

We began to descend down the stairs,

Breathless
and searching for keys.

Leaving buildings behind in the night,

Where we used to drink wine and dance,

Past the Senate’s columns of white,

Into darkness
we quickly advanced.

“You are mad, you have lost it at last!” –

“No, I love only you senselessly, -

This evening is boisterous and vast,

The ship will be merry at sea!”

My throat was constricted with fear,

The boat was concealed on the water…

My trembling nostrils were seared

By the ropes’ overpowering odor.

“Could you tell me now, unabashed,

Am
I dreaming? This happens whenever…”

Just the oars continued to splash

On the long heavy waves of the Neva.

The dark sky began to grow light,

On the bridge,
someone hollered, distressed,

With both of my hands I squeezed tight

The chain with the cross on my chest.

Drained of strength, you carried me up.

In your arms
like a young girl I lay.

We came up to the deck o
f the yacht

To
the light of the undying day.

1914

***

Когда в мрачнейшей из столиц
Рукою твердой, но усталой
На чистой белизне страниц
Я отречение писала,
 

И ветер в круглое окно
Вливался влажною струею, -
Казалось, небо сожжено
Червонно-дымною зарею.

Я не взглянула на Неву,
На озаренные граниты,
И мне казалось - наяву
Тебя увижу, незабытый...

Но неожиданная ночь
Покрыла город предосенний,
Чтоб бегству моему помочь,
Расплылись пепельные тени.
 

Я только крест с собой взяла,
Тобою данный в день измены, -
Чтоб степь полынная цвела,
А ветры пели, как сирены.
 

И вот он на пустой стене
Хранит меня от горьких бредней,
И ничего не страшно мне
Припомнить, - даже день последний.
 

1916

Песочная бухта

***

When, with a firm but tired hand,

In the dreariest of capitals,

On the page of white I penned

My rejection, unretractable,

And the damp wind from afar

Through the window streamed inside,

It appeared the sky was charred

With a smoky-crimson light.

I didn’t gaze at the Neva, pensive,

Or the granite illumined clear,

You, in flesh, - it seemed, I sensed it -

My unforgotten, would appear…

But the sudden startling night

Cloaked the pre-autumnal town,

As if to help me in my flight,

The ashen shadows melted down.

I only took the cross that you

Gave me the day of betrayal, -

So the steppe would bloom anew
And the winds, like the sirens, wail.

There it is on the empty wall,

Keeping my ravings at bay,

No memories scare me at all

Now, - even the very last day.

1916

Sandy bay

Царскосельская статуя

Н.В.Н.

Уже кленовые листы

На пруд слетают лебединый,

И окровавлены кусты

Неспешно зреющей рябины,

И ослепительно стройна,

Поджав незябнущие ноги,

На камне северном она

Сидит и смотрит на дороги.

Я чувствовала смутный страх

Пред этой девушкой воспетой.

Играли на ее плечах

Лучи скудеющего света.

И как могла я ей простить

Восторг твоей хвалы влюбленной.

Смотри, ей весело грустить,

Такой нарядно обнаженной.

1916

Statue in Tsarskoye Selo

N.V.N.

The maple leaves already crash

Onto the swan pond as they wane

And bushes of the mountain ash

Mature exquisitely, blood-stained,

And lavishly slender, she, alone,

Tucked legs indifferent to the chill,

Sits tall atop the northern stone,

Observing roads beyond the hill.

I felt a sense of troubled fright

Before this celebrated maid,

Across her shoulders, rays of light,

Before diminishing, would play.

And how could I forgive when you

Gave loving praise to her, beguiled.

Look, - she, so fashionably nude,

Is blissful grieving all the while.

1916

***

Все мне видится Павловск холмистый,
Круглый луг, неживая вода,
Самый томный и самый тенистый,
Ведь его не забыть никогда.
Как в ворота чугунные въедешь,
Тронет тело блаженная дрожь,
Не живешь, а ликуешь и бредишь
Иль совсем по-иному живешь.
Поздней осенью свежий и колкий
Бродит ветер, безлюдию рад.
В белом инее черные елки
На подтаявшем снеге стоят.
И исполненный жгучего бреда,
Милый голос, как песня, звучит,
И на медном плече Кифареда
Красногрудая птичка сидит.

1915

***

The visions of Pavlovsk abound,

Lifeless water and meadows that spread

Through its shady and languishing grounds,

Which I’m certain to never forget.

Past the cast-iron gates opened wide,

With a blissful shiver caressed,

One’s not living, one raves in delight,

Or if living, then not like the rest.

Here
the bitter fresh wind blows sublime,

Through the desolate park in late fall

And the black firs, glazed over with rime

In the half-melted snow, stand tall.

And in burning delirium smoldered,

A dear voice, like a song, can be heard,

And s
itting on Apollo’s cold shoulder,

There’
s a small, crimson-breasted bird.

1915

***

Вновь подарен мне дремотой
Наш последний звездный рай -
Город чистых водометов,
Золотой Бахчисарай.
Там, за пестрою оградой,
У задумчивой воды,
Вспоминали мы с отрадой
Царскосельские сады,
И орла Екатерины
Вдруг узнали - это тот!
Он слетел на дно долины
С пышных бронзовых ворот.
Чтобы песнь прощальной боли
Дольше в памяти жила,
Осень смуглая в подоле
Красных листьев принесла
И посыпала ступени,
Где прощалась я с тобой
И откуда в царство тени
Ты ушел, утешный мой.

1916

***

In drowsiness
once more astounded,

Our starry heaven I behold
, –

The city of the purest fountains,

Bakhchisarai of shinning gold.

There past the fence and down below,

Along the water, we recalled

The fields of Tsarskoye Selo,

As we sat, blissfully enthralled,

There we discerned him, so resplendent, -

It’s Catherine’s eagle – soaring fast!

And down the valley he descended

From the elaborate gates of brass.

To keep alive the song’s motif

Of just how much the parting hurt,

The dusky autumn brought red leaves

Inside the hemming of her skirt

And strewed the steps on which we stood,

Where finally we parted, dear,

And from those steps, my solace, you,

Into the shadows disappeared.

1916

***

Бессмертник сух и розов. Облака
На свежем небе вылеплены грубо.
Единственного в этом парке дуба
Листва еще бесцветна и тонка.
Лучи зари до полночи горят.
Как хорошо в моем затворе тесном!
О самом нежном, о всегда чудесном
Со мной сегодня птицы говорят.
Я счастлива. Но мне всего милей
Лесная и пологая дорога,
Убогий мост, скривившийся немного,
И то, что ждать осталось мало дней.

1916

***

The immortelle is
dry and rosy. Overhead,

The clouds seem misshapen in the sky.

The leafage of the only oak nearby

Is
colorless and thin still as of yet.

The midnight hour’s lit with sunset’s embers.

How great I feel inside my narrow cell!

Today the birds converse with me as well

About
the ever wonderful and tender.

I’m happy. But some beauty is nonesuch -

The gently sloping path across the wood,

The wretched bridge that’s just a little skewed

And that, for which, I won’t be waiting much.

1916

***

Подошла. Я волненья не выдал,
Равнодушно глядя в окно.
Села, словно фарфоровый идол,
В позе, выбранной ею давно.
Быть веселой - привычное дело,
Быть внимательной - это трудней...
Или томная лень одолела
После мартовских пряных ночей?
Утомительный гул разговоров,
Желтой люстры безжизненный зной,
И мельканье искусных приборов
Над приподнятой легкой рукой.
Улыбнулся опять собеседник
И с надеждой глядит на нее...
Мой счастливый, богатый наследник,
Ты прочти завещанье мое.

1914

***

I concealed all my worry
inside me

And gazed casually, calm and composed.

She sat down like a porcelain idol,

In a long predetermined pose.

It’s my daily routine to be merry
,

But attentiveness takes all my might…

Or did indolence now overwhelm me

After so many scented March nights?

These tiresome talks and debates,